Марина Тимашева: Мы продолжаем начатый в прошлом выпуске Поверх барьеров разговор с актрисой Большого театра, одной из лучших современных балерин Марией Александровой, занятой как в классическом репертуаре, так и в спектаклях европейских хореографов - "Дочери фараона" Пьера Лакотта и "Сне в летнюю ночь" Джона Ноймайера. Требовали ли эти два балетмейстера или их почерк, их способ работы от Вас чего-то такого, что для Вас было совершенно непривычным, неожиданным? Есть ли какие-то действительно принципиальные различия в том, чего хотят западные балетмейстеры и той школы, в которой вы выучены?

Мария Александрова: Нет, с Лакоттом я тогда не столкнулась. Я не готовила с ним Аспичию в тот момент. У меня была Рамзея. А это партия вообще уникальная - полторы вариации. Тем не менее, роль растягивается на три акта. Тем более, что одна вариация - это вообще Петипа. Это в наших традициях. Так что я вышла из этой истории еще нечего. А потом, когда мы готовили Аспичию, то особых принципов не было... Но вот у Петипа все логично. Если ты идешь направо, то направо ты и заканчиваешь, а потом ты идешь налево. А в современной хореографии все построено на нелогичности. Это одна из вещей, которые просто нервируют актера и, тем более, нас, балерин, которые на пальцах. Вероятность того, что ты упадешь, вырастает в несколько раз. Очень много нелогичных, неудобных приемов. Но это приемы. Это инструменты, которые тоже можно освоить. Я больше переживала, когда мы ставили "Сон в летнюю ночь", потому что мы ставили его просто в экстремальных условиях. Было много времени, но народ не успевал подготовиться, потому что все начали резко болеть. Я вообще просидела две недели без репетиций. Но я могу сказать, что сейчас мы этот спектакль танцуем гораздо лучше, чем тогда и на премьере. Мы, к сожалению, люди, мы не инструмент, нас невозможно запрограммировать и получить нормальный результат. Человеческий фактор.

Марина Тимашева: А у Ноймайера тоже есть этот момент нелогичности, ломанности?

Мария Александрова: Есть немножко. Но моя партия менее пострадала в том вопросе. А вот у Титании очень много непростых вещей в том смысле, что нужно их как-то искать, репетировать и делать. Там много таких технических моментов, как акробатические элементы. Их надо просто отрабатывать.

Марина Тимашева: Я посмотрела на сайте Большого театра, что у Вас невероятное количество партий - Фея, Императрица, Невеста. Все время какие-то призрачные роли. Вообще, есть какое-то амплуа в балетном театре?

Мария Александрова: Амплуа существует. Но в моей жизни случилось так, что у меня очень обширный репертуар от трагедии до комедии. Я, конечно, могу внешне производить впечатление определенного амплуа. Но душу не спрячешь. Я, например, не ожидала такого эффекта, когда я танцевала "Лебединое озеро". Я не спорю, я подошла к балету, который как огромная скала и преодолеть его нереально. Но мне настолько понравилось исполнять его именно не технически, а как актрисе, как существу, которое должно пребывать на сцене определенное количество времени. Это очень интересно. Я не могу от этого отказаться. Я понимаю, что, может, и здесь что-то нехорошо, и здесь. Но, с другой стороны, мы же не делаем конечный шедевр. Наша профессия, она тем и жестока, что ты завтра встаешь и делаешь все с самого начала. И какая-то прогрессия, наверное, существует.

Марина Тимашева: А когда балетная критика стала дружно о Вас писать, и все в превосходных степенях. Это какое-то влияние на вас оказывало?

Мария Александрова: Я с большой опаской отношусь, когда меня хвалят и когда ругают. Критика, с одной стороны, успокаивает, а с другой стороны, я никогда не забываю о том, что мы - театр страны, и политики в наших вопросах очень много. И я никогда об этом не забываю. И потом критики тоже люди странные. Они очень переменчивы. Люди не успевают меняться с той стратегической быстротой, с которой меняются критики. Иногда становится неприятно, когда нас не то что начинают ругать, а немного подтаптывать. Может быть, кто-то видит в нашей профессии исключительно техническое оснащение. Но нельзя забывать, что люди отдают очень многое. И подтаптывать их, это значит в свой адрес вызывать негодование и злость. Потому что отрицать труд артиста просто смешно. Вот за это мне иногда бывает больно, неприятно и не хочется читать критику. Вот если бы она конструктивно помогла, это одно. Такое впечатление иногда, что критики просто сводят личные счеты.

Марина Тимашева: Маша, что такое партнерские отношения в балетном театре? Я понимаю, что есть какие-то технические характеристики, что партнер должен быть такого-то роста, такого-то веса, прилажен к женщине, с которой он в паре, и наоборот. Но помимо этого существует что-то еще, что делает интересным общение партнера и партнерши на сцене.

Мария Александрова: В наше сумасшедшее время, когда у всех свои колоссальные театральные репетиции, ничто не спасает нас так сильно, как юмор. Все артисты кто с хорошим чувством юмора, кто живо реагирует, когда мы встречаемся, всегда смеемся, артисты довольно шумные. Анекдоты рассказываем. На такое высокоинтеллектуальное общение просто не хватает времени. Это каждый уже решает в своем номере сам, сидя с книгой, кто какую книгу читает.

Марина Тимашева: А вы успеваете что-то смотреть ?

Мария Александрова: Редко бывает. Все реже и реже. Я не в курсе событий, какие новые актеры, какие новые группы. Радио я вообще уже сто лет не слушала. Приходишь домой, если сильный постановочный период, то надо слушать музыку, чтобы на репетициях не путаться. А если учу новый балет, то я без конца смотрю кассеты разных исполнителей.

Марина Тимашева: А это не мешает, это не может подчинить вас чужой индивидуальности?

Мария Александрова: Нет, не мешает. С одной стороны, что говорить, проще учить порядок. А с другой стороны, появляется такая масса вариантов, которые все можно на себя приладить и попробовать - может быть, что-то найдется свое. Это дает визуальное представление, как это может быть. Вот стиральную машину придумали, и она столько времени сэкономила на стирку белья. Значит, это время ушло на что-то другое. Все равно времени не хватает. Это не значит, что два-три часа освободилось, а значит, что его съело что-то другое.

Марина Тимашева: Чем отличается солист театра от премьера театра?

Мария Александрова: Я была всем. Я была в кордебалете, была солисткой, ведущей солисткой, стала прима-балериной. Если ты прима-балерина, то тебе, с одной стороны, проще, а с другой стороны, ничего подобного. Потому что с тебя требовать начинают еще больше. Чуть что тебе говорят: "Вы же балерина!". А если ты солистка, у тебя есть одно преимущество - тебя не могут поставить в кордебалет, который требует огромного количества времени и сил. В кордебалете очень тяжело танцевать.

Марина Тимашева: Между солисткой и прима-балериной есть какая-то принципиальная разница? Например, какие-то партии, которые обязательно дадут прима-балерине, но не дадут их солистке, или наоборот?

Мария Александрова: Если выбирать, кто будет вести балет, то предпочтение, конечно, отдадут прима-балерине. Солистке, если она молодая, перспективная, то, может быть, дадут, а так, конечно, вести балет - привилегия прима-балерины. Хотя в наше смутное время иногда встречаются такие ситуации, я сама в них попадала, когда тебя долго не могут снять с одной партии, потому что ее, кроме тебя, некому исполнить. Уровень спектакля будет сразу ниже. Но это уже не наша проблема. Если ты имеешь определенный статус, то ты уже не можешь исполнять эту партию. Ты не можешь выйти и станцевать какую-то вариацию только потому, что уровень балета от этого пострадает.

Марина Тимашева: Очень много сейчас балетная пресса пишет, что в результате того, что театр закрылся на реконструкцию, все может закончиться очень печально, потому что артисты просто разбегутся кто куда. Тем более, что у многих есть выгодные предложения и позиции не только в России, но и в других странах. Это похоже на правду?

Мария Александрова: Я не зря сказала, что театра нет. Артисты готовы были терпеть ради той сцены. Это невозможно объяснить людям, которые на нее не выходят и не танцуют. Ну, чем сцена новая отличается от сцены старой? Ну сцена, как сцена. Она даже меньше. На ней удобнее. Нет. Вот ради этого чувства, вот этого адреналина, готовы были терпеть многое. Сейчас, к сожалению, ради чего терпеть? Я понимаю, что по корпоративной этике не нужно многие вещи говорить, но терпеть иногда бывает очень сложно. Ты приходишь в театр, а попадаешь не в театр, а в финансово-административную структуру со своей службой безопасности и развитой системой буфетов. Артист занимает здесь очень маленькое место и, к сожалению, не самое уважаемое. И если наша администрация не поймет этого, то все это закончится печально. Количество декретов выросло, а это первый показатель того, что времена смутные. Когда балерина начинает уходить в декрет, это значит - зачем тратить время впустую? Так хоть что-то останется после тебя. Театр можно называть театром, когда его основная составляющая - это артист. Да, артисты сложные люди, да, никто не спорит.